Вещь, которой глупо горжусь и с тех пор ничего не писала до конца. Потому что все постепенно становится похоже на нее. Перечитываю - и странно... местами по-детски как-то, местами - очень, очень я. Стиль ковыляет, смысл - весь. Смысл съел стиль .
Собственно, вещь Зачем?
Зачем притворяться, что небезразлично, зачем врать с открытыми глазами, зачем думать молча?
Дождь. Серо. Красиво. По-странному.
Зачем придумывать жизни смысл, зачем убеждать себя, что любишь читать и музыку финнов, зачем одеваться в темное, зачем придумывать СЕБЯ?
Козырек. Щели. Капли. Гул.
Зачем думать, что любишь дождь, и говорить, что любишь быть одна? Зачем забивать на лице маску, все туже и глубже с каждым днем, каждым новым знакомым? Зачем запихивать в себя то, чего там нет, что там не к месту и ненужно? Зачем заменять родную пустоту какими-то чужими, отторгаемыми всеми силами зеркалами? Зачем жить снаружи?
- Шапочка полиняет.
Голос такой гулкий, одной тональности с дождем, что я не сразу понимаю, что это совсем не вода по желобам.
- Что? – лучше бы и не подавала виду, что услышала. Теперь он встрепенулся и будет говорить. Долго. Чепуху. Захочет, чтобы я смотрела лукаво и подбирала каждое предложение, как все нормальные девушки. А я не могу. Или не хочу? Потому, что не хочу себе признаться в том, что я и есть такая, как все? Или же все же… Нет сил.
- На тебя капает. Сверху. Там щель. – Как-то на самом деле заботливо. Хотя на самом-то деле ему на меня наплевать. Так же, как мне на него. И на шапочку с сердцем-узником тоже ему наплевать. Просто он убеждает себя, что небезразлично. Он даже верит себе. А на самом деле всем нам друг на друга наплевать. И на себя тоже.
И так хочется ему сказать что-нибудь резкое, типа «Не полиняет» или «Ну не твоя же». Что-нибудь так вот по-детски глупо грубое. Но он ведь Верит, еще верит. Еще не знает Великого Закона Взаимного Безразличия в мире. Еще думает, что знает себя. Ему еще почти совсем по-настоящему нравится грандж, он пока что почти серьезно думает о Будущем, о работе, о своей квартире и такой гитарно-пивной кухне. Думает, что этого хочет. Что вообще чего-то хочет. Я ведь тоже так думала. А потом поняла, что ничего не знаю. Но сама, без того, чтобы какой-то незнакомец в замызганных черных штанах под чертовым прогнившим козырьком остановки мне, как обухом по голове, сказал: «Не твое дело». Забирать душевную девственность у этого парня я не буду. Не хочу я этой ответственности. Хотя по идее мне ведь на него наплевать?
- Спасибо,- глухо сказала я. Но на самом деле вдуматься в то, что он сказал, - на это у меня сил не хватило – я сняла шапочку и осталась стоять там же.
И он засмеялся. Тоже так, по-доверчивому. Так, как смеются в Мире Самовнушения. Такие, как я, так не смеются.
А мне почему-то захотелось вернуться ненадолго в его пространство, взглянуть на мир с его плоскости. Такой живой и переменчивой, живой и кипящей, живой и воспринимающей, живой и… Живой. Ведь во мне-то и вокруг меня все такое неподвижное и…мертвое. Я часто думаю, что на самом деле человек – это чистый лист, на который он потом уже зачем-то пишет красивые фразы, прорисовывает странные рисунки или просто сыпет пыль занудства. Зачем-то – чтобы кому-то понравиться, кого-то заинтересовать, чтобы не быть, как все. Хотя на самом деле теперь уже чистый лист бумаги – это как раз таки не как все.
Так вот, этот лист я часто называю про себя по-другому – кладбище. Там тоже ничего не меняется, и ему тоже нет дела до мира, оно существует будто вне его.
Он улыбнулся и протянул мне руку. Почему-то взять ее оказалось очень легко, и он выдернул меня из-под злосчастной щели в крыше каким-то нетерпеливым рывком. Ботинки безжалостно чавкнули: на моем пятачке уже налило целую лужу.
Теперь мы стояли, как в фильме с аргентинским штрих-кодом – я оказалась прямо рядом с ним, он все еще держал мою руку, но теперь еще и пристально смотрел мне в глаза. И он снова улыбнулся, но на этот раз так откровенно желая понравиться. И мне захотелось обратно под дырку в козырьке, где все было так честно. Дождь не хотел понравиться мне, поэтому он был собой – мокрым, холодным и серым. Мне был безразличен дождь, поэтому я молча стояла под чертовой дыркой.
Мне так хотелось в Мою Лужу.
А он вдруг молча отпустил мою руку и полез в карман джинсов за сигаретами. И выражение лица стало до боли знакомым. Глаза блеснули зеленым…цинизмом?
- Ну почему ты так? – Лицо опущено вниз, длинноватые темные волосы привычно впитывают родной дым. – Я ведь по-хорошему, а ты… Когда к людям безразличен, то они обозляются, когда по-доброму – это их раздражает.
- Я не люди. – Почему все считают, что знают что-то, чего не знаю я? Почему они думают, что я хочу это слышать? Почему он со мной разговаривает таким спокойным, чуть ли не наставническим тоном? Он что, не может понять, что я просто другая?
- Ты думаешь, ты другая? – Он как-то горько усмехнулся. Странно, но это мне понравилось больше, чем его первый смех. Он вскинул голову, и на секунду у меня перехватило дух: его взгляд был почти ощутимо цепким. Он не отпустит меня просто. И ему есть что сказать. Может быть, он не мечтает о гитарной кухне. Может быть, его даже стоит послушать. Хотя, опять же, мне до него попросту не может быть дела.
Я просто молчу. Какой-то облезлый воробей, каким-то образом еще выживший на Кладбище, мне тихо наскрипывает, что в этом парне может быть что-то. Особенное. Но могильные плиты внушают большую стабильность, чем продрогшая глупая птица.
А он как-то ссутулился и посмотрел на меня уже по-другому. Изменившимся тихим голосом он спросил:
- Так ты убеждаешь себя, что любишь или ненавидишь дождь?
Я вздрогнула от такого вопроса, но затем покачала головой.
- Значит, что он тебе по барабану,- твердо сказал он и шумно вздохнул, выпрямившись.- Тогда пойдем.
Мне захотелось столько ему сказать – что я уже давно себя ни в чем не обманываю, что он должен сейчас замолчать и оставить меня в покое – одну, в тишине, в луже. Но его твердость и уверенность меня просто парализовали. В первый раз за несколько лет ко мне на Кладбище закралась радужная плита с надписью «А может, ты и не права? Разве тебе не хочется оказаться в заблуждении?»
Его рука снова протягивается к моей, и плита уходит в землю на добрую четверть метра.
Он уверенно зашагал прямо под ливень, и я абсолютно бездумно пошла за ним. Его высокая худая фигура показалась мне какой-то сюрреалистической на фоне стены дождя и низеньких домиков округи. Я поймала себя на мысли, что мне нравится идти за ним. Мне нравится молча идти за ним под ливнем. И неважно, куда, главное, что дождь. Видимо, он мне все-таки нравится. И видимо, он таки не такой, как все.
Мы шли в полном молчании. Иногда он оглядывался на меня, и его глаза доводили меня до дрожи. Уже через десять минут я была уверена, что он Знает, и скоро я тоже Пойму. Я чувствовала, что приближаюсь к чему-то огромному, великому, в миллионы раз важнее меня. Я чувствовала себя все мельче и мельче, и мне стало страшно: а вдруг я не Увижу и пройду мимо, так и не Поняв? Вдруг я слишком глупа для этого Великого? Почему-то мне не хотелось разочаровать парня, на которого мне было наплевать. Ведь он почему-то поверил в меня, увидел меня. Тут мне стало так…стыдно. За то, что этот человек держит меня за руку и ведет куда-то, куда я одна бы, наверное, не дошла, а мне на него наплевать.
Неожиданно для себя я заплакала.
Слезы смешались с дождем, нашептывая: «Вот видишь – ты часть мира, вы с ним одно целое. Ты не можешь жить, это отрицая. Ты не можешь жить в пустоте».
Я чувствовала, что он знает, что я плачу. Но он даже не оглянулся, только покрепче сжал мою руку и выдохнул особенно большой клуб дыма.
Мы шли уже с полчаса, когда совершенно неожиданно вывернули к реке. У ее поверхности будто взрывались миллионы минибомб в секунду. Желтую воду атаковала вода серая. Мы подошли ближе, к самому берегу, и начали спускаться к желтоватому полю боя. Но уже через минуту мы оказались в небольшой нише из камней прямо в стене берега. Там оказалось даже сухо и гораздо теплее, чем снаружи. И чем-то пахло, так приятно пахло…
Его дымом.
Он сидел, свесив ноги наружу и продолжая курить. А я оперлась спиной о стену ниши, подтянула колени к подбородку и стала наблюдать за ним. Он смотрел вдаль, а в его глазах была вечность и Определенность. Все его движения были такими плавными, а лицо – таки спокойным, что мне казалось, что время в этой нише оставило свой спринт. Мне хотелось, чтобы он заговорил со мной. Я хотела, чтобы он как-то передал мне свое спокойствие и уверенность. Я любовалась им и ждала его. Он – ангел?
- Послушай…- мой голос звучит как-то странно… воздушно…Мне очень не хочется спугнуть его… - Зачем я тебе?
Он повернулся ко мне, и впервые я увидела его глаза такими близкими и теплыми. Он помолчал немного, согрел мне все лицо своим взглядом, а потом ответил:
- Я узнал тебя. Мы с тобой похожи.
- Но чем?.. – Я не могла найти в нас ничего общего. Сейчас я казалась себе этой рекой – бешеной, отчаянной, дикой и глупой. А он – он был камнем – холодным, спокойным, вечным, помнящим и хранящим в себе столько прошлого.
- Ты отрицаешь все. У меня так тоже было. У нас просто глаза другие, понимаешь? – Он сел напротив меня, тоже подтянув колени. – Мы слишком хорошо видим. Да и слишком глубоко думаем, ты ведь знаешь. Видим маски, слышим ложь, чувствуем притворство. Все это у нас отдается в ушах, в мозгу, колет глаза…- Его голос перешел в отчаянный свистящий шепот. А мне стало больно. Где-то слева в груди. Но он продолжал:
- И тогда каждый человек становится противен, потому что он виден насквозь, и с каждым разом все меньше веры остается во что-то реальное, в хоть какие-то настоящие чувства. И тогда, чтобы не разбиться вдребезги, просто удаляешься от мира, живешь только по своим правилам – один. Я помню.
Я уткнулась себе в колени и снова заплакала. Не знаю, кого я оплакивала. Может, тех людей, что зачем-то делают из себя букет пусть даже и хороших, но ненастоящих качеств, а, может быть, себя, что была приговорена к созерцанию закулисных действ этого театра. Но мне было жаль, что все так получилось. Мне так хотелось уметь радоваться простым вещам, жить просто, не вдумываясь ни во что и не оглядываясь ни на что. Мне так хотелось другие глаза.
Он подполз на корточках и взял мои влажные соленые кулачки в свои теплые руки:
- Вот видишь – так больно. Больно одной.
- А как по-другому?! Как – так, чтобы не больно??? – Меня взяла злость: какого черта он говорит мне все эти слова, нажимает на все иголки, что уже и так всажены в мою кожу, говорит, что я неправильно живу!? Интересно, как же такой умный, как он, без боли закрывает глаза на мир? Я яростно уставилась в его лицо, но оно осталось спокойным, как и всегда.
- Спрашиваешь, как без боли? Я не знаю.
Все остановилось. Дождь ушел на второй план, все ушло, осталась только наша ниша и звон его слов у меня в ушах. ОН НЕ ЗНАЕТ. Не может быть. Но его глаза, его Вечность… Он не может не знать. Он уже превратился в моих глазах из очередного человека в маске в Ангела, и назад пути уже не было. Как Он может не знать!? Он должен знать… Или тут просто нечего знать? Просто нет одного секрета, одного выключателя, который вычеркивает из твоей жизни боль разочарования?
Он стал убирать промокшие волосы мне из лица, ласково нашептывая «Я не знаю…», словно извиняясь за что-то. Будто это он сделал меня такой, какая я есть, дал мне эти Глаза. Он него пахло сигаретами и какой-то светлой тоской.
- Как же живешь ТЫ? – голос потяжелел и стал безразлично-осипшим, таким, какой у меня был почти всегда.
Он посмотрел как-то потерянно. Будто над этим он никогда даже не задумывался. Откинулся обратно к своей стенке. И закурил. А я почему-то надеялась, что ответ не будет каким-то мудрым и поучительным, что он будет простым и даже глупым. Мне хотелось, чтобы в чем-то он был совсем неуверенным, совсем растерянным. Мне хотелось, чтобы он оказался где-то слабым, и тогда… может быть, я бы была ему нужна. Я поняла свою ошибку: я всегда старалась казаться сильной. Может быть, это кого-то тоже отталкивало? Сколько людей, так и не дождавшись от меня слабости, так и не почувствовав себя нужными, просто плюнули и ушли?..
- Я притворяюсь, что притворяюсь…- Он будто размышлял вслух, почти удивляясь тому, что говорил. – Я делаю вид, что один из них. Будто контролирую себя, закрываю глаза, когда они не нужны. Фишка в том, что я знаю, что притворяюсь, а они – нет. И так я как бы не теряю себя, понимаешь? – Он поднял глаза на меня, и в животе закопошились крылатые насекомые: его зеленые глаза смотрели на меня с обжигающей надеждой. Он боялся, вдруг он обманывает себя, вдруг на самом деле он – один из них, а если и нет – вдруг то, как он живет, это трусость? Он смотрел на меня и ждал ответа. Но мне не хотелось отвечать. В этой маленькой каменной нише, где я чувствовала каждый укол в его сердце, видела каждую его мысль, я не хотела ПРОСТО ОТВЕЧАТЬ.
Я крепко обняла его и прошепнула «Понимаю».
- Что же нам делать дальше? – Боже, же экстаз дало мне отчаяние в его голосе. Он был моим спасителем, он увидел меня, услышал. Он был моим Ангелом. Но он тоже упал. Крылья сломались, мертвецки-белые перья смешались с дождем, с чавкающей грязью, он лежал в луже, на него брызгало серостью земли, но его зеленые глаза смотрели в Небо. А мне было наплевать. Я наслаждалась его падением и уже не собиралась отпускать его обратно к чертовым облакам. Я подняла лицо вверх и плюнула в небо. Теперь он – МОЙ Ангел.
- Продолжать притворяться. По-другому нельзя. Нас уже не изменить, понимаешь? И не спасти. Но я не дам тебе летать, чтобы не упал.
- Для чего притворяться, если все равно не летать? Чтобы не падать?.. Но ведь падение – это иллюзия. Падения не бывает, бывает только полет. Просто вниз. И боли тоже нет. Это – тоже полет. Просто в бездну.
Страшно.
- А что, если иллюзия – сам Полет? А все остальное – настоящее?
Улыбка. Теплая. До слез.
- Тогда не было бы крыльев.
- А у меня их и нет. Понимаешь? Крыльев нет! Я не могу!!! – Я орала…но молча. Как-то глазами. Но он слышал.
- Глупенькая, ты же их сама обрезала. Не помнишь? Каждое твое «Никогда»… По перу… С такой холодностью. Самоубивание.
Я заплакала:
- Но тогда мне было не с кем летать! А теперь – поздно? – Последнее слово будто утонуло в воздухе.
Он приложил палец к моим губам. В голосе блеснул металл:
- Никогда ничего не поздно. Никогда.
Обнял. Крепко. И внутри разлилось тепло. Заполнило все, и стало распирать и пробиваться наружу. Тонкими нитями. Светлыми. Пушистыми.
* * *
Мы летали три месяца. Мои крылья крепли с каждым днем, а его – темнели и выпадали. Он говорил, что потом отрастут новые. Но я знала, что он врет. Его крылья просто привыкли к боли. На полеты в них не было сил. Счастье убивало его. Я улетала. Много раз. Но он находил, всегда находил. Он чувствовал мои слезы, и всегда находил. Просил не улетать больше – он не мог без меня. Но я знала, что со мной он тоже не сможет. Его глаза навсегда стали грустными, но мои он успел спасти.
Снова шел дождь. Мы летели между серым небом и серой землей. Я ненавидела уже и то, и то. Он тяжело дышал, но все равно закурил. Закашлялся. И упал – во второй раз, теперь по-настоящему. Волосы слиплись комками. Крылья были серыми и тяжелыми от воды. Глаза смотрят в небо. От него пахло сигаретами. Его дымом. Моим раем.
- Опять дождь… - Он усмехнулся и закашлялся. – А ведь я…тебя… - все его тепло выходило наружу. Я чувствовала его. Оно было легким…зеленым…с запахом Дыма… и дождя. – Ты летай, ладно? Крылья только для этого… И не…не режь их больше…хорошо? Они ведь…сильные. Ладно?.. Обещаешь? Пообещай, - он заговорил глазами. Наверное, поэтому звук был таким звонким и…прозрачным. В Глазах была Вода.
Я положила его голову себе на колени, пригладила грязные волосы. Он умирал. Он был таким красивым.
- Обещаю, - хрипло сказала я, - обещаю, я буду Летать. – Он улыбнулся. Последний клуб зеленого тепла вышел из него, и глаза больше не говорили, только молча смотрели в небо. Он остался Прекрасен и на этой грязной земле, под мерзким дождем этого серого неба. – Спасибо тебе… за крылья.
Я поняла. Посмотрела на его худое тело, на его плечи, в его глаза, и поняла. Полет. Все ненастоящее. Ничего нет. Только Полет. Ненастоящее…
Я выбежала на дорогу. Со мною было его Тепло. Мое Спасение. Оно искупало все мои грехи. Оно оправдывало все. Оно пахло. Больше ничего не было нужно.
Ненастоящий грузовик выехал из-за угла…
…никогда ничего не поздно…
…Из-под колес брызгала грязно-серая вода…
…я узнал тебя…
…В стекло била настырная вода с мерзкого неба…
…ты любишь или ненавидишь дождь?..
…Совсем близко…
…тогда пойдем…
Я полетела. С его запахом, его Дымом, его Теплом. На его крыльях. В бездну.
Одна вещь. Написанная давно-давно. Читал только Вазген.
Вещь, которой глупо горжусь и с тех пор ничего не писала до конца. Потому что все постепенно становится похоже на нее. Перечитываю - и странно... местами по-детски как-то, местами - очень, очень я. Стиль ковыляет, смысл - весь. Смысл съел стиль .
Собственно, вещь
Собственно, вещь